Тут король явился, преисполнен гнева
И сказал сердито неразумным девам:
"Видно вы совсем уж разум потеряли,
Ведь коты на флейте сроду не играли!
Он вас обморочит, он вас зачарует,
Уведёт вас ночью в башню колдовскую!
Будете в неволе, запоздало плача,
Сетовать на долю да котяток няньчить!"
Иллет – Кот-флейтист

…в нем было что-то хищное, почти звериное, но словно сдерживаемое глубоко внутри и только ждущее момента, чтобы вырваться наружу. В каждом его движении, будь то шаг или простой поворот головы, сквозило дикое, природное начало. Это проявилось и в его внешности: правильные, но чуть более резкие, чем того требовали каноны, черты узкого лица, на котором больше всего выделялись холодные синие глаза и высокие скулы. Нос у него был прямой, с едва заметной даже вооруженному взгляду горбинкой; щеки – немного впалые; подбородок – чуть узковатый, но от этого не менее упрямый. Из-за этой резкости в чертах, странного затаенного холода в глазах, да еще, пожалуй, странно-светлого, почти идеально-белого, цвета волос он выглядел старше своих двадцати семи лет. Волосы в распущенном состоянии доходили ему до лопаток, но он собирал их в хвост на затылке, перехватывая черной лентой и оставляя несколько прядей свободно свисать, обрамляя лицо и прикрывая уши, в одно из которых (в левое) была вставлена небольшая сережка с кусочком граненого горного хрусталя, в котором, если приглядеться, можно было уловить голубоватые и розоватые искорки, похожие на далекие всполохи танцующих огней.
Высокий, на дюйм-два выше среднего роста, он чуть сутулился – но не по привычке, а словно хищный зверь. Делал это он, впрочем, не всегда, и, может быть, только по этому и можно было определить, есть ли опасность (ему или окружающим) или нет. На вид он выглядел худощавым, но был достаточно силен, хотя он избытка мускулов не страдал. Из особых примет, пожалуй, можно назвать гораздо более длинные, чем у прочих людей, клыки на верхней челюсти, и тонкая, изящная вязь татуировки на спине, выполненной черными красками – силуэты воющего волка и летящего ворона, и легкий росчерк падающего пера.
По правде говоря, если поставить рядом его и какого-нибудь наемного головореза, а после спросить непричастных людей, кого из них они боятся больше… уверен, подавляющее большинство скажут, что боятся они вот этого человека с холодным синим взглядом. Порой от этого человека веяло какой-то потусторонней жутью, словно от страшных историй, которые рассказывают ночью при свете свечи и шепотом…
Одевался он… странно, но стоило признать, выбранная одежда удивительно ему шла; представить его в другой одежде словно не предполагалось возможным. Цвета он выбирал контрастные, но гармоничные, хотя порой они, возможно, и придавали его и без того бледной, чуть обветренной коже излишнюю бледность, – черный, насыщенно-синий, белый, иногда – красный; в качестве дополнительных оттенков, как правило, выступали золото, серебро, светло-голубой, серый. Сама же одежда… необычного покроя не то длинные (почти до колен) куртки, не то сюртуки, перешитые на более современный лад; рубашки – из шелка или хлопка; плотные брюки, чаще всего – без карманов; высокие сапоги со шнуровкой, – возможно, на ком-то другом эти вещи и смотрелись бы серо и обыденно, но только не на нем. Мелкие детали же, не сразу заметные, вызывали ощущение еще большей чуждости его: изящная вышивка, складывавшаяся не то просто в странные узоры, не то в руны, переплетенные между собой, не то в изображения мифических существ, – и на верхней одежде, и на рубашке, а порой и на сапогах; ремень со сложной вязью застежки (два зверя из рода кошачьих, сцепившихся в схватке); изредка накалываемая у ворота рубашки брошь с прозрачным камнем, в котором мерцали те же искорки, что и в его сережке, которая поддерживала старомодный галстук-бабочку из цельной ленты… иногда, словно для того, чтобы привлечь к себе еще больше внимания, он надевал берет с фазаньим пером, которое словно обмакнули в жидкое серебро, и сдвигал головной убор чуть влево, набок.

Он был хищником. Настоящим хищником из тех, кого ни в коем случае нельзя загонять в угол и к чьему логову не стоит приближаться тем, кто еще хочет жить на этом свете. Резкий и бескомпромиссный, он, тем не менее, мог быть весьма и весьма обаятельным, если того требовали обстоятельства. Но никогда он не пресмыкался, не позволял кому-то управлять собой — для этого он был слишком горд и свободолюбив. Он привык ставить себя выше других, и это отражалось во всем — в поведении, во взгляде, в голосе… а голос у него был под стать внешности — глубокий «бархатный» баритон.
Он любил эффектность. Любил производить впечатление на других и откровенно наслаждаться реакцией людей на его персону. Он любил играть — словами, жестами, легкой паутиной репутации… но, разумеется, истинное наслаждение ему приносили две вещи — постель и политика. Первое — как способ разрядки, второе — как способ получения новых ощущений. Ему нужна была жизнь, жизнь в полном размере — и право жить так, как ему хочется. Он вообще отличался редкостным эгоизмом, а интересы чужих учитывал лишь для того, чтобы использовать их в своих стремлениях.